По Покровскому, формула развития пореформенной России выражается словами: «Абсолютизм и отречение от политической свободы при максимуме гражданской свободы, как необходимое условие дальнейшего капиталистического развития без революции…» Эта формула была достаточно ясна уже для современников, которые легко заметили, что развитие капитализма не только не ведет к ослаблению помещичьего господства в деревне и самодержавия в городе, но, напротив, по-своему укрепляет их.

Чем хуже шли дела на мировом хлебном рынке, тем менее либеральными были настроения помещиков. Однако реакция, торжествующая в деревне, наталкивается на сопротивление города, модернизировавшегося и привыкшего жить по новым правилам.

Освобождение крестьян сопровождалось неожиданным распространением социалистических настроений среди интеллигенции. В 1876 году была создана первая народническая организация – «Земля и воля». Спустя три года она раскололась на радикальную партию «Народная воля», которая пошла по пути антиправительственного террора, и более умеренную группу «Черный передел». Позднее представители «умеренного» крыла народничества во главе с Г.В. Плехановым основали в эмиграции марксистскую группу «Освобождение труда».

Столь внезапная популярность социализма в стране, где еще почти не было индустриального пролетариата, ставила в тупик марксистских мыслителей последующего поколения. Однако подобный поворот событий был вполне закономерен именно для периферийной страны. Отечественная буржуазия не только не проявляла (в отличие от западной) стремления к демократическим переменам, она не была склонна даже к либеральной оппозиционности. Она была вполне удовлетворена тем порядком, который ей гарантировало самодержавие. У оппозиции 80-х годов, отмечает Покровский, «только и было, что левое крыло» . Поскольку между властью и радикалами не было естественного «буфера» в лице умеренных либералов, демократическая оппозиция неизбежно должна была стать революционной, а затем и террористической. В свою очередь, правительство могло бороться со своими противниками с помощью полицейских, а не политических мер.

В подобной ситуации демократическая идеология не могла не стать одновременно антибуржуазной. А позитивную программу антибуржуазный протест мог найти, только обратившись к европейскому социализму. Нечто похожее повторялось на протяжении XX века неоднократно – в других периферийных странах, от Китая до Кубы и Южной Африки. Между тем ортодоксальными марксистами рубежа XIX и XX веков народнический социализм воспринимался как своеобразная политическая иллюзия, идеологический мирок, возникший из-за того, что интерес к передовым западным идеям соединился в сознании интеллигентов-народников со стремлением к антимонархической революции.

Никакой объективной связи между народническими идеями и реальностью крестьянского хозяйства русские марксисты не видели, тем более что на первых порах сами крестьяне к народнической пропаганде относились крайне настороженно, а зачастую и враждебно.

Основоположник русского марксизма Г.В. Плеханов был твердо убежден, что после крестьянской реформы торжество капитализма в сельском хозяйстве было неотвратимо. По Плеханову, проникновение рыночных отношений в деревню неизбежно ведет к разложению и исчезновению всех докапиталистических форм социальной организации. Сдерживает этот процесс лишь «та сила инерции, которая, по временам, так больно дает себя чувствовать развитым людям всякой отсталой земледельческой страны» .

Разложение традиционных форм жизни в России конца XIX века было очевидным фактом. Но отсюда было бы преждевременно делать вывод о том, что на смену этим «отжившим формам» приходит новая, европейская организация. И дело, разумеется, было далеко не только в «отсталости» и «инерции», на которую так сетовали «развитые люди».

Совершенно иных взглядов придерживался Карл Маркс. С середины 70-х годов XIX века Россия занимает все большее место в его работе. Маркс не только преодолевает русофобские настроения, которые, надо в этом признаться, были свойственны ему в 50-х годах, но и начинает рассматривать Россию как страну, не поняв которую, невозможно и понять современный мир в его целостности.

Продолжая работать над «Капиталом», он собирается использовать исторический опыт России в третьем томе так же, как он использовал опыт Англии для первого тома . В это же время Маркс начинает проявлять интерес к народническим идеям. Если русские народники учатся у автора «Капитала», то мысль самого Маркса все более развивается под влиянием народничества. Он самозабвенно учит русский язык и увлекается работами Н.Г. Чернышевского, о котором говорит (возможно, с некоторым преувеличением), как о «великом русском ученом и критике» .

В 50-е годы русское общество представлялось Марксу какой-то однородной реакционной массой, и даже живший в Лондоне Александр Герцен – эмигрант, диссидент и социалист – казался ему из-за своих панславистских симпатий частью того же агрессивного имперского и провинциального мира. Совершенно иначе видит Маркс Россию в 70-е годы. Парижская Коммуна потерпела поражение, и Запад отнюдь не похож в это время на место, где торжествуют прогрессивные принципы. «В это десятилетие, – пишет Теодор Шанин, – Маркс постепенно приходил к пониманию того, что, наряду с ретроградной официальной Россией, которую он так ненавидел в качестве жандарма европейской реакции, появилась новая Россия его революционных союзников и радикальных мыслителей, и эти последние все более интересовались работами самого Маркса. Русский язык был первым, на который перевели «Капитал», за десятилетие до того, как появилось английское издание. Именно в России появились новые революционные силы, что было особенно заметно на фоне кризиса революционных ожиданий на Западе после падения Парижской Коммуны» .

Маркс начинает внимательно читать работы русских народников и находит в них не только мысли, созвучные его собственным, но и вопросы, на которые он как исследователь общественного развития просто обязан ответить. Осмысливая прошлое России, народники бросили вызов обоим господствовавшим направлениям отечественной мысли – славянофилам и западникам. Они отвергли идеи западников, видевших будущее страны в повторении «европейского пути», но точно так же отвергли и славянофильской миф об исключительности России. Конкуренции мифов в российском общественном сознании они противопоставили свой историко-социологический анализ, в значительной мере основанный на идеях Маркса.

Народники полагали, что Россия сможет избежать повторения пути европейского капитализма. Как отмечает Шанин, их антикапитализм не имел ничего общего с антизападничеством. «Эта возможность, однако, происходит не от «особого пути» России, о котором говорили славянофилы, но является следствием положения России в глобальном контексте после того, как капитализм уже укоренился в Западной Европе» .

По существу, народники были первыми, кто почувствовал специфику периферийного капитализма. Во-первых, они обнаружили, что не «национальная» буржуазия, а самодержавное государство, вовлеченное в миросистему, является главным агентом капиталистического развития. Следовательно, удар по правительству неминуемо окажется ударом и по капитализму. Во-вторых, Россия выглядела в рамках миросистемы эксплуатируемой нацией. Не только пролетариат, но все трудящиеся классы страны подвергаются эксплуатации, хотя и в различной форме. Мировая система извлекает выгоды из такого положения дел, но главным орудием эксплуатации все же остается не иностранный капитал, а собственная власть. Таким образом назревал союз русского революционного движения, пытающегося опереться на интеллигенцию и крестьянские массы, с пролетарскими движениями Запада. В-третьих, благодаря периферийному положению страны в миросистеме, здесь сохранились докапиталистические структуры – прежде всего крестьянская община.

Эта община подвергалась эксплуатации со стороны государства, использовавшего ее как инструмент выколачивания налогов и со стороны помещиков, и финансового капитала, связанного с правительством. Но именно это делало крестьянство потенциальной угрозой для системы, а саму сельскую общину – возможной точкой опоры для будущих преобразований. В результате выходило, что периферийное положение страны и ее «отсталость» неожиданным образом могут оказаться своего рода «преимуществом» с точки зрения революционной борьбы.

В центре теоретической дискуссии оказался вопрос о крестьянской общине, которая для бывших умеренных народников, превратившихся в ортодоксальных марксистов, выглядела пережитком прошлого. Плеханов и его сторонники, объявив себя интерпретаторами и проповедниками марксизма в России, начали против народничества непримиримую идеологическую борьбу.

Между тем взгляды самого Маркса развивались в противоположном направлении. Как и революционные народники, автор «Капитала» не отрицал архаического происхождения общины. Однако его диалектический подход заставлял его в одном и том же явлении видеть и пережиток прошлого, и возможный прообраз будущего. Когда принадлежавшая к группе Плеханова русская революционерка Вера Засулич попросила Маркса высказать свое мнение по этому поводу, тот недвусмысленно поддержал народников. Те же выводы он повторил и в письме в редакцию журнала «Отечественные записки».

Чем глубже автор «Капитала» погружался в вопросы русской истории и экономики, тем более очевидно становилось ему, что вопрос не сводится к будущему общины. Речь идет о том, насколько мир за пределами Европы и Северной Америки обречен повторить «западный» путь развития. В «Капитале» Маркс писал, что более развитая страна показывает менее развитой картину ее собственного будущего. Но говорил он это, сравнивая Англию с Германией. В этом сравнении он оказался в целом прав: немецкий капитализм, как и в других странах «центра», при всех своих «национальных особенностях» не выходил за рамки общей «западной» модели, первоначально сложившейся в Англии и Северной Америке. Иное дело – Россия. Сравнивая ее с Англией, Маркс приходит к выводу, что «историческая неизбежность» описанных им процессов развития капитализма «точно ограничена странами Западной Европы» .

Это не значит, что капитализм не затрагивает страны периферии, но здесь все происходит иначе. Более того, нет никаких причин видеть человеческую историю как механический и заранее запрограммированный процесс смены формаций. По существу, Маркс здесь уже вступает в полемику с собственными последователями, пытающимися использовать его теорию как «универсальную отмычку». «Им непременно нужно превратить мой исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются, – для того, чтобы прийти, в конечном счете, к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общественного труда и наиболее полное развитие человека» .

Вовлечение России в мировой рынок и даже развитие там буржуазных отношений вовсе не обязательно должны привести к формированию такого же капитализма, как и на Западе: «События поразительно аналогичные, но происходящие в различной исторической обстановке, привели к совершенно разным результатам» .

Острие полемики здесь столь явно направленно против формирующегося ортодоксального марксизма, почему Плеханов и его единомышленники так и не опубликовали по-русски оба письма Маркса, хотя тексты у них были. Не помогло даже то, что Ф. Энгельс, занимавшийся делами Маркса во время его болезни и после смерти, рекомендовал эти тексты печатать. Письмо в редакцию «Отечественных записок» было опубликовано в «Вестнике Народной воли» в 1886 году, а письмо Вере Засулич увидело свет только в 1924 году благодаря Давиду Рязанову, директору института Маркса и Энгельса, позднее репрессированному Сталиным. Нежелание замечать эти тексты объединило ортодоксальных марксистов с непримиримыми критиками марксизма, которые упорно повторяли на протяжении XX века, будто Маркс предложил свою теорию общественного развития в виде универсальной схемы, механически применяемой в любых обстоятельствах.

На самом деле, как справедливо отмечает Шанин, в полемике с «ортодоксальными марксистами» сам Маркс явно выступил с «неомарксистских» позиций. В последние годы жизни он задается именно теми вопросами, которые оказались в центре марксистских дискуссий XX века.

Иными словами, он выступил не только «основоположником марксистской теории», но и опередил ее развитие на добрых полвека.

Вопрос о периферийном развитии оказался в центре дискуссий социологов и экономистов в последней трети XX столетия. Между тем для Маркса именно Россия оказалась страной, на материале которой ему стала понятна неравномерность развития капитализма как миросистемы. Параллельно с русским опытом он изучает историю других периферийных стран, даже учит восточные языки и подталкивает к этому Энгельса. Но именно анализ событий, происходящих в России, стал для него ключевым. По словам Шанина, «если опыт Индии и Китая был для европейцев времен Маркса чем-то отдаленным, абстрактным и порой неправильно понимаемым, Россия была ближе не только географически, но и в человеческом смысле, можно было выучить язык и получить доступ к текстам, в которых сами жители страны анализировали свой опыт. И дело, разумеется, не в объеме доступной информации. Россия того времени отличается сочетанием государственной независимости и все большей политической слабости, находится на периферии капиталистического развития, остается крестьянской страной, но со стремительно растущей промышленностью (владельцами которой являются в значительной мере иностранцы и царская власть) и с сильным государственным вмешательством в экономику» .

Сочетание всех этих факторов делало Россию страной, где неизбежен был мощный социальный взрыв. Однако назревающая революция явно должна была, из-за периферийного характера русского капитализма, радикально отличаться от пролетарских движений Запада. Аграрная революция, захват помещичьей земли крестьянами ставил под вопрос само существование отечественной модели капитализма и ее интеграцию в миросистему.

Народники называли передачу земли крестьянам «Черным переделом». С точки зрения ортодоксальных марксистов, в таком аграрном движении не было ничего антикапиталистического. Разве не начинались западные буржуазные революции с ликвидации помещичьего землевладения? Действительно, в долгосрочной перспективе такой «Черный передел» мог бы привести к развитию сельского капитализма. Но в краткосрочной перспективе он означал бы уход крестьянина с рынка, что было бы катастрофой для капиталистического развития.

Маркс подчеркивал в «Капитале», что экспроприация мелкого производителя – условие капиталистического накопления. Однако в императорской России она осуществлялась торговым капиталом с помощью помещика. Причем через связь с помещиком крестьянское хозяйство не ликвидировалось полностью, а подчинялось требованиям рынка. Вот почему, с точки зрения накопления капитала, «Черный передел» – катастрофа. Еще более тяжелыми были бы его последствия для мировой экономики. На дворе был уже не XVI век, для развития требовались крупные капиталы. Мелкое накопление «крепких хозяев» растягивается на десятилетия, оно не поможет ни строительству железных дорог, ни выплате международных займов.

Русский капитализм уже не мог развиваться без помещичьей эксплуатации крестьянства. Потому и аграрная революция неизбежно должна была обернуться антикапиталистическим переворотом. А попытка радикально улучшить положение крестьянства оказывалась неотделима от вопроса об изменении характера всего российского государства.

«Речь идет здесь, – писал Маркс в одном из набросков письма к Вере Засулич, – таким образом, уже не о проблеме, которую нужно разрешить, а просто-напросто о враге, которого нужно сокрушить. Чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция. Впрочем, русское правительство и «новые столпы общества» делают все возможное, чтобы подготовить массы к такой катастрофе. Если революция произойдет в надлежащее время, если она сосредоточит все свои силы, чтобы обеспечить свободное развитие сельской общины, последняя вскоре станет элементом возрождения русского общества и элементом превосходства над теми странами, которые находятся под ярмом капиталистического строя» .

Марксисты против народников

С расколом Первого Интернационала западноевропейские марксисты избавился от тесного общения с этими излишне радикальными русскими. Но не надолго. К радости Энгельса возникла русская социал-демократия, с ревностью неофитов отстаивавшая ортодоксию марксизма. Эта ортодоксальность подчеркивала в марксизме его наиболее радикальные левые черты. Россия становилась очагом левого марксизма, наиболее полно представленного большевизмом. Но и идейный лидер левого крыла немецкой социал-демократии Роза Люксембург была выходцем из Российской империи. Этот сдвиг левого центра идеологического поиска к востоку не случаен. Там, где индустриальное общество становилось зрелым, где успехи капитализма были очевиднее, а его социальные стабилизаторы – эффективнее, там и интеграция социал-демократии в Систему шла успешнее. На востоке Европы капитализм был слабее, и социалистическое движение сохраняло идейную свежесть времен Первого Интернационала. С востока можно было смотреть на западную стабильность глазами предыдущего революционного поколения, выступая идейной реинкарнацией юного, зрелого, но еще не увядающего Маркса и лидеров революционного народничества.

Русский марксизм, сравнивая состояние капитализма в своей стране и на Западе, не мог удержаться на центристской каутскианской позиции. По законам признаваемого Марксом, Энгельсом и Каутским экономического детерминизма германская социал-демократия медленно сползала вправо по мере успехов капитализма, а русские упрямо указывали на язвы его недоразвитых форм. Русский социалист должен был либо стать революционным ортодоксом по образцу марксизма 40-70-х гг., либо, признавая недоразвитость русского капитализма, считать социализм делом далекого будущего, предвосхищая, а затем одобряя выводы Бернштейна по соображениям «места и времени» – почва еще не готова для социализма, капитализм должен вызреть, необходимо учиться у старших товарищей, которые устами Бернштейна предлагают эволюционные методы работы.

Этот внутренний конфликт молодой российской социал-демократии развивался в условиях постоянного воздействия народнической традиции, с которой социал-демократы оказывались в отношениях конкуренции и взаимовлияния.

Россия, таким образом, превращалась в важную идейную лабораторию , недооцененную западной социал-демократией вплоть до 1905 года. Между тем именно в среднеразвитых странах Система еще не была настолько сильна, чтобы эффективно интегрировать социалистическое движение. Отсюда, из России, были понятнее особенности не только специфически российской ситуации (на чем настаивали уже народники), но и новый революционный потенциал Азии.

В середине 90-х гг. русский марксизм развернул решающее наступление на народничество. В своем труде «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» и других выступлениях Плеханов попытался сокрушить главного народнического теоретика этого времени – Михайловского. Экономический детерминизм должен был развеять субъективизм Михайловского. Но Плеханов в полемической горячности больше спорил с выдуманным им, «поглупевшим» Михайловским. Как пишет биограф Плеханова С.В. Тютюкин, «в сущности говоря, настоящей научной дискуссии с Н.К. Михайловским, например, у Плеханова явно не получилось, причем в ряде случаев он либо не понял, либо явно исказил точку зрения своего оппонента».

Русский марксист выступил с позиций крайнего фатализма , обвиняя оппонента в утопизме уже на основании того, что тот решился писать о «желательном обществе». Михайловский объясняет, что на общественные процессы можно смотреть двояко: объективно, исследуя их течение безоценочно и исключая собственное воздействие на него, и субъективно, вводя критерии оценки процесса и рассматривая возможности воздействия в положительном (с точки зрения субъекта) направлении. Путать эти два подхода, по Михайловскому, это то же, что складывать «аршины с пудами». Плеханов не понимает предупреждения Михайловского, говоря о его знаменитой формуле прогресса: «Она говорит не о том, как шла история, а о том, как она должна была бы идти, чтобы заслужить одобрение г. Михайловского». Если бы Плеханов перечитал под этим углом зрения работы Маркса о французских революциях, например, он бы обнаружил там немало оценок исторических событий, которые заслуживали одобрение или неодобрение «основоположника». Маркс во всяком случае не был фаталистом, история «заслуживала» от него одобрение и порицание, как и от Михайловского.

Плеханов же с радикальностью неофита изгоняет «утопию» (то есть в данном случае – осмысление посткапиталистической модели общества), и разрешает выдвигать только минималистскую программу преобразований: «обобществление труда, создаваемое новейшей промышленностью, должно привести к национализации средств производства». Вот он, предел дозволенных мечтаний, куда уж помыслить о социализме. Плеханов в испуге перед народническим «утопизмом» загоняет себя в узкие рамки «буржуазных задач» революции, что предопределяет его будущий меньшевизм.

Маркс и Энгельс глядели куда дальше, и Плеханов вынужден признать этот их «идеализм». Но стратегию своих учителей Плеханов понимает как научно-просветительскую: «У Маркса и Энгельса был идеал, и очень определенный идеал: подчинение необходимости – свободе, слепых экономических сил – силе человеческого разума».

Плеханову приходится защищать марксизм от обвинения в фатализме, и он также делает это в духе будущего меньшевизма. Он соглашается, что существующее общество необходимо преобразовывать, но считает необходимым опираться на тот «элемент действительности», «в котором зреет будущее». Применительно к России по Плеханову это – капитализм. Получается, что социал-демократы должны поддерживать капиталистическую тенденцию. А это бессмысленно, так как буржуазия и сама справится с феодализмом (впрочем, словно опровергая это, Плеханов все же будет выступать за активную борьбу с самодержавием). Остается одно – работать над ростом самосознания пролетариата. Но содержательная часть этой работы без модели будущего общества сводится к тред-юнионизму, который, согласно Марксу, также является ложным путем. Нужно создавать партию пролетариата, но у нее, согласно Плеханову, пока нет возможности выработать программу преобразований России, так как время для этого еще не пришло. Плеханов оказывается в идейном тупике, из которого его выведет только появление новой генерации русских социал-демократов.

Явление марксизма в России проходило в такой форме, что обмен идеями то и дело перерастал в склоку, да и само наследие Маркса пока не столько углублялось, сколько примитивизировалось для более удобного потребления рабочими и студенческой молодежью (аналогичная примитивизация, как мы видели, происходила и на Западе). Михайловский позднее писал о русских марксистах 80-90-х гг.: «Они преклонялись перед единоспасающим идолом «экономического фактора», они издевались над правом нравственного суда над явлениями общественной жизни, они выбрасывали за борт истории многомиллионную массу крестьянства ради его «деревенского идиотизма»; они третировали интеллигенцию как ничтожную или состоящую «на содержании» величину; они видели прогрессивное явление в кулачестве-ростовщичестве, фатально имеющими превратиться в свою противоположность, и т.д., и т.д. При этом, гордые своим «новым словом», они не находили достаточно сильных слов для изображения глупости, невежества и «реакционных стремлений» своих предшественников». Идеи Маркса заострялись и упрощались неофитами, заставляя морщиться и тех народников, которые были готовы включить теоретические достижения Маркса в палитру своих взглядов.

Германские социал-демократы предпринимали некоторые усилия к тому, чтобы добиться сближения Группы «Освобождение труда» и группы «старых народовольцев», объединившихся вокруг Лаврова. Немецким марксистам казалось, что при интенсивном диалоге можно быстро объяснить народникам правоту единственно-научного социализма. Но на переговоры о таком сближении Плеханов не явился, и с Н. Русановым, представлявшим народников, в 1892 г. общался Энгельс. Его ждал неприятный сюрприз. Оказывается Русанов – бывший марксист, неплохо знающий литературу «основоположников», и при том – народник. Как может быть, что человек, уже прикосновенный к истине, может променять ее на заведомо более слабые идеи? Ответ Энгельс находит все в том же экономическом детерминизме – в России еще не созрели условия для преобладания марксизма. Но скоро эта проблема решится сама собой: «Для вас политическая экономия все еще абстрактная вещь, потому что до сих пор вы не были достаточно втянуты в водоворот промышленного развития, которое выбьет из вашей головы всякий отвлеченный взгляд на ход экономической жизни… Теперь это положение меняется… Шестерня капитализма уже крепко врезалась местами в русскую экономику… Но вы в большинстве случаев не отказались еще от архаических понятий… Впрочем, повторяю, это не ваша вина, сознание отстает от бытия…» Но вся история социалистической мысли показывает, насколько сознание способно опередить бытие. Полемика марксистов и идеологов освободительного социализма предвосхитила почти все основные проблемы, с которыми человечество столкнулось в ХХ веке.

Спор народников и марксистов прежде всего развернулся на поле оценки степени развития капитализма в России. Тема вполне легальная. Но выводы из нее выходили за рамки легальности – можно или нет миновать капитализм на пути к социализму.

На этом поле объединенные еще марксисты надеялись нанести поражение народничеству как научной теории, доказать преимущество своей научной теории и получить таким образом право на выработку научной же стратегии перемен в России.

Если развитие России возможно только по капиталистическому пути, то прав марксизм, и предпосылки социализма появятся на свет в результате капиталистического развития. Это – концентрация производства, высокий уровень промышленного развития, многочисленность и сознательность пролетариата. Народники настаивали, что экономика России может развиваться и не разрушая традиционного сельского мира, сохраняя такие предпосылки социализма, как соединение работника и средств производства, общинное самоуправление. Если это так, то и путь России к социализму особенный, капитализм может не только создавать предпосылки социализма, но и разрушать их. Народники при этом не настаивали на вредоносности всех проявлений капитализма и тем более промышленного развития, но призывали ограничивать наиболее разрушительные стороны процесса, прежде всего – пауперизацию крестьянства и разрушение общины.

В этом споре о капитализме было сделано много ценных наблюдений. Народники, предвосхищая кейнсианство, доказывали, что разорение крестьянства сужает рынок и задерживает развитие хозяйства (Н. Даниельсон), марксисты – что оно способствует этому развитию, пополняя количество свободных рук. Марксисты подробно перечисляли элементы капитализма, проявившиеся в России, стремясь доказать необратимость капиталистического пути.

Кто оказался прав, народники или марксисты? Свой резон есть в обоих линиях рассуждения. Оба правы. Марксисты могли доказать, что капитализм глубоко проник в ткань российского общества, но представить его господствующим укладом можно было только путем разного рода расширительных толкований, когда капиталистическим представлялись любые индустриальные и любые товарные отношения.

В принципе этот спор о степени развития капитализма в России не мог быть завершен победой одной из сторон, так как на любой аргумент можно было привести контраргумент. Это был спор о том, что стакан наполовину пуст или наполовину полон .

Сколько бы ни было уже элементов капитализма в русской деревне, она еще не была капиталистической. А поскольку подавляющее большинство подданных российской империи жило в деревне, то и Россия капиталистической еще не была. Но капитализм в ней без сомнения наличествовал и развивался. Решить эту проблему было несложно с помощью понятия многоукладности. Но можно ли создавать социализм на основе только одного уклада из многих?

Социал-демократы косвенно признавали правоту народников, выступая за передачу крестьянам помещичьей земли, что должно было задержать пролетаризацию села. Отличие марксистов от народников в этом пункте заключалось в том, что первые полагали: крестьянство все равно будет разорено, и это станет на пользу делу социализма. Но это – в любом случае дело будущего.

Важно было решить: достаточно ли развитие капитализма, чтобы ставить собственно социалистические задачи. Однако такая постановка вопроса имела смысл прежде всего для марксистов, которые воспринимали социализм как высшую степень развития индустриального общества (не употребляя такого термина, а отождествляя происходящий промышленный прогресс с «капитализмом»). Народники видели в социализме не сверх-индустриальную систему, а общество, организованное на основе самоуправления. Наступающий индустриализм (в данном случае капитализм) этому не способствовал (как считали марксисты), а мешал. Поэтому то, что для марксистов было дорогой к социализму, вызреванием предпосылок социализма, для народников XIX века было нарастанием препятствий, усложнением задачи.

Имея в виду это различие позиций двух направлений социалистической мысли, мы можем оставить в стороне богатый фактический материал, вводившийся в теоретическое сражение дискутирующими сторонами. Независимо от этого материала, спор шел о качественных показателях. Индустриализм бурно развивался в России в двух формах – капиталистической и этатистской (казенной). Народник В. Воронцов напоминал, что капиталистическое производство – это только одна из форм промышленного прогресса.

Периферийный, «азиатский» капитализм оказывался куда менее продуктивным, чем западные образцы. Н.С. Русанов, подытоживая народнические исследования экономического развития, утверждал: «капитализм развивается у нас почти исключительно как форма эксплуатации (ростовщической, кулацкой, скупщицкой), а не как форма национального производства…». Крупные промышленные центры существуют лишь в нескольких местах, говоря современным языком – анклавах. Когда крестьянин разоряется, он, вопреки марксистской схеме, обычно направляется не на фабрики, а «бредет куда попало». Происходит накопление бедствующей, дичающей, деструктивной маргинальной массы. Марксисты пока выражали надежду, что в будущем эта масса будет интегрирована фабрикой, и капитализм станет зрелым и будет развиваться по общим правилам. Промышленное развитие вело к индустриальному обществу (либо капиталистическому, либо – государственно-капиталистическому или чисто этатистскому). Но вело ли оно к социализму? На этот счет русский марксизм не приводил доказательств, так как считалось само собой разумеющимся, что за нынешним мировым капитализмом может наступить только социализм и ничто другое. Для народников проблема была сложнее. Социализм для них был грядущим обществом, но его возникновение именно из «перезревшего капитализма» народники считали сомнительным. Капитализм виделся некоторым отклонением (может быть и неизбежным) на пути к социализму.

Спор между марксистами и народниками, таким образом, сводился к проблеме: является ли полноценное развитие капитализма обязательной предпосылкой на пути к социализму . Мы видели, что применительно к России даже Маркс не был апологетом тотальной капиталистической трансформации. Однако для него (как позднее и для большевиков) было очевидно, что страны менее развитого капитализма не могут самостоятельно создать социалистическое общество. Они могут выступить союзниками западноевропейского пролетариата и с его помощью строить свой социализм – не более. Будет ли этот социализм иметь принципиальные особенности по сравнению с западноевропейским ? Эта проблема была оставлена будущему.

Практический опыт Российских революций позволил разрешить некоторые из этих теоретических проблем лучше любой статистики. Уровень развития страны оказался достаточен для того, чтобы преодолеть капитализм (если понимать под ним систему, основанную на частной собственности). Этот уровень оказался недостаточным, чтобы создать социализм (если понимать под ним общество без элитарного класса и эксплуатации). Страна продолжила движение по пути индустриализма, индустриальный уклад (потеряв капиталистическую оболочку) стал господствующим. Но социализм так и остался гипотетической перспективой, и если ему суждено стать реальностью, то она будет уже пост-индустриальной. Это делает вновь актуальными размышления народников о таком социализме, который будет вытекает не из промышленного роста, а из его введения в рамки, ограниченные интересами личности и емкостью природной среды, а в дальнейшем – преодоления индустриализма.

В этой полемике на общественную арену вышел Владимир Ильич Ульянов (Ленин) (1870-1924) . Теме, будоражившей русское мыслящее общество конца века, посвящена его первая монография «Развитие капитализма в России». Уже на этом этапе заметна двойственность отношения Ленина к капитализму. Как грамотный марксист, Ленин понимал, что без капитализма нельзя достичь социализма. Но как человек, общавшийся с рабочими и интересовавшийся фабричной жизнью, он писал: «Рабочий становится частью громадного машинного аппарата: он должен быть также беспрекословен, порабощен, лишен собственной воли, как и сама машина». Здесь Ленин, как и в свое время Маркс, вплотную подходит к пониманию того, что угнетенное положение работника на фабрике определяется не характером собственности, а самой индустриальной организацией. Работник будет угнетен, пока действует эта организация, пока он является придатком к машине – даже если она принадлежит государству и (формально) всему обществу, всем рабочим.

Но затем Ленин уже не развивает эту мысль. Его интеллект бьется над задачами текущей политики, над технологией свержения существующего строя, а не организации грядущего. Индустриальный базис капитализма воспринимается как гарантия почти автоматической самоорганизации нового общества, которая произойдет после крушения капитализма. Конструктивные задачи революции застанут Ленина врасплох, что заставит в 1918 г. формировать программу преобразований второпях. Проблема индустриального господства над работником будет заброшена, а Ленин после прихода к власти станет адептом тэйлоризма.

В. Ульянов начал свою полемическую деятельность с брошюры «Кто такие друзья народа и как они воюют против социал-демократов», напечатанной самиздатским способом в 1894 г. Он тоже выбрал в качестве объекта критики Михайловского. Естественный выбор для юного радикала – напасть на ведущего теоретика противоположного лагеря. И пусть ветеран не заметит полемических уколов юноши, но все же честь велика. Также во второй половине ХХ века юные радикалы будут самоуверенно атаковать забронзовевшие фигуры Ленина и Маркса.

Впрочем, Ленин не оспаривает своей вторичности. Он – апологет Маркса. В схватке идеологий он – передовой боец марксова войска, защитник интересов пролетариата. Против кого? Ульянов обвинял Михайловского в мещанстве, ни мало не смущаясь тем, что прагматизм мещанина куда ближе логике экономического детерминизма, осуждаемой теоретиком народничества, чем этический субъективизм Михайловского. Чтобы как-то оправдать свою характеристику, Ульянов квалифицирует в качестве мещанина (но не крестьянина) мелкого производителя, хозяйствующего при системе товарного хозяйства. Но тогда это – и сам Ульянов.

На противника Ульянов смотрит свысока. Позднее в ссылке Ульянов писал: «народник выбрасывает за борт всякий исторический реализм, сопоставляя всегда действительность капитализма с вымыслом докапиталистических порядков». Здесь юный марксист явно спутал народничество и славянофильство. И тут же он ссылается на работы народника А. Энгельгардта, описывавшего мелкособственнические черты поведения крестьян. Получается, что народник далеко не всегда занимается «фальшивой идеализацией» (выражение Ульянова) русской деревни. Ульянов признает, что более раннее народничество ближе к его позиции своей революционностью и откровенностью (как тот же Энгельгардт). Так значит дело не в народничестве, а в переживаемой эпохе общественного затишья, когда наиболее заметные теоретики и у народников, и у марксистов – легалисты. Но если легальные марксисты близки к фатализму и предпочитают союз с либерализмом, то легальные народники, хотя и тяготеют к некоторым славянофильским идеям, не отрицают в то же время значения модернизации, готовы взять в будущее ее положительные черты, но в то же время стремятся сохранить те институты общества, которые позволят смягчить издержки модернизации и подготовить почву для социализма. Михайловский не идеализирует общину настолько, чтобы считать ее коммуной. Но он считает деревенское самоуправление полезным и потому защищает.

Работа Ульянова, еще неопытного публициста, весьма беспорядочна. Он прыгает от темы к теме, перемешивает аргументы с руганью, так что из его текста трудно понять, что такого зловредного утверждает этот самый Михайловский. Но замысел Ульянова грандиозен – защитить марксизм от нападок идеологов народничества по всем статьям их критики. В кривом зеркале статьи Ульянова Михайловский предстает еще большим глупцом, чем карикатурный Прудон из книги Маркса «Нищета философии». Но, придя к власти, Ленин распорядился высечь имя Михайловского на обелиске с перечнем крупнейших социалистических мыслителей. Это не случайно – по мере исследования проблем, поставленных перед Ульяновым Михайловским , отношение Ленина к ним менялось.

Михайловский утверждает, что с помощью экономического материализма нельзя понять роль национального вопроса. Вместо внятного объяснения, в чем же заключается марксистское объяснение национального вопроса, Ульянов излагает марксистский план решения проблемы: «сплочение класса угнетенных против класса угнетателей» в каждой стране независимо от национальных различий, а также – объединение этих классовых партий в международную организацию.

Ульянов напрасно не прислушался к предупреждению Михайловского: «Международное общество рабочих, организованное в целях классовой борьбы, не помешало французским и немецким рабочим в момент национального возбуждения резать и разорять друг друга». Правота Михайловского стала окончательно ясна во время краха Второго Интернационала в августе 1914 г. Мысль Михайловского стала постановкой задачи, программой исследования национального вопроса Лениным, который накануне и во время Первой мировой войны нашел наконец свое объяснение связи национальных и социально-экономических факторов.

Программой исследований Ленина станет и требование Михайловского «не сшибать лбами трудовые слои общества». Ленин не откажется от идеи превосходства пролетариата над крестьянством, но будет искать возможности создания рабоче-крестьянского союза.

Программой для исследований Ленина станет и указание Михайловского на то, что концентрация производства сама по себе не устраняет разобщение работников. Опыт ХХ века подтвердил, что господство индустриализма ведет к атомизации человеческих отношений. Более того, концентрация сама по себе не ведет к выработке психологии классовой солидарности и социального освобождения. Для этого необходимо просветительское воздействие извне, которое Михайловский связывал с обстановкой политических свобод. Ленин в конце жизни также выдвинет просветительские задачи на первый план своей стратегии продвижения к социализму.

Автор наиболее подробной из современных биографий Ленина В.Т. Логинов утверждает: «в противоположность Михайловскому, предлагавшему сначала просвещать, а уж потом бороться, Ульянов считал, что в российских условиях ждать, когда с помощью кружков саморазвития, воскресных школ, специальных книжек и лекций будет достигнут должный (??) уровень сознания и организованности, – бессмысленно». Характерно, что, отдавая пальму теоретического первенства Ульянову, В.Т. Логинов не приводит ни одной цитаты из Михайловского. Михайловский не определяет, какой уровень сознательности является «должным», он просто видит, что без целенаправленной работы над повышением уровня культуры работников волна классовой борьбы приведет к погромам и резне. Ленин смог убедиться в серьезности этого предупреждения в 1918-1922 гг.

В.Т. Логинов продолжает воспроизводить логику рассуждений Ленина: «А между тем опыт 90-х годов говорил о том, что ничто не оказывает столь мощного организационного и воспитательного воздействия на массу рабочих, как сама борьба, и в частности такая ее форма, как стачка». Стачка организует рабочих, но стачка, перерастающая в бунт и погром, может облегчить властям задачу разгрома уже создавшейся структуры рабочего движения. Об этом тоже предупреждал Михайловский. Есть и еще одно обстоятельство, которое станет сюрпризом и для Ленина, да и для большинства социал-демократов после 1917 г. – самые организованные рабочие, сплотившиеся в борьбе против старого строя, вовсе не готовы с тем же рвением, с которым они вели борьбу против капиталистического работодателя, работать на нового, «коммунистического».

И уж тем более индустриальная культура не готовит пролетария к управлению обществом. Индустриальное развитие способствовало росту общей культуры населения, который является предпосылкой социалистического развития. Однако накопление культурного потенциала было односторонним – рост технологической культуры очевидным образом опережал общегуманитарное и демократическое культурное развитие. И это было не только специфической российской чертой. Индустриальная система, основанная на специализации, четком выполнении управленческих команд, инструментализации человека, требует технологической грамотности, а не гуманитарной, без которой невозможно компетентное решение социальных проблем.

В. Ульянов в полемике с народниками преувеличивал степень развития капитализма в России. Продолжением этой линии его рассуждений стала книга «Развитие капитализма в России», которая как раз и была посвящена доказательству значительности успехов капитализма в деревне. Это исследование до сих пор сохраняет научную ценность, хотя и справедливо критиковалось за преувеличение степени развития капитализма в выводах книги. Научная заслуга Ульянова в том, что он перечислил все, что только можно было тогда найти капиталистического в деревне. Но могло ли это перечисление доказать, что капитализм в России «развит»? Как-то развит, но менее развит, чем в Германии (где социал-демократы и в 1919 году не нашли достаточных предпосылок для социализма).

Пошла ли Россия по пути капиталистической модернизации, стал ли этот процесс необратимым? Марксисты утверждают, что стал. Но Ленин идет дальше своих более умеренных коллег. Раз капиталистическое развитие зашло так далеко, то пора ставить новые, социалистические задачи. И здесь Ленин неожиданно оказывается на стороне народников, которые также предлагают ставить социалистические задачи, даже если капитализм и недостаточно развит. Из этого последует ограниченное сближение Ленина с народничеством , когда марксистская конструктивная модель социалистического и коммунистического общества будет осуществляться с опорой на российскую социальную почву – не только на пролетариат, но и на крестьянство.

Ленин, как в свое время Маркс, ищет социальную армию для осуществления социального проекта. Сначала это – пролетариат. Но когда в ходе революционных действий выяснится, что эта армия слишком мала и еще недостаточно развита, Ленин предложит социал-демократам вступить в союз с революционной частью крестьянства и мещанства. Соответственно, и власть в понимании Ленина станет не чисто рабочей, а рабоче-крестьянской (ходя в действительности, как показал еще Бакунин, «рабоче-крестьянские» органы власти будут состоять из бывших рабочих и бывших крестьян, а также бывших мещан, дворян, интеллигенции и других слоев разрушающегося социума бывшей Российской империи).

Вся политическая биография Ленина сопровождается колебаниями между использованием народнического «ноу хау» (крестьянская революция в интересах социализма) и марксистским социальным проектом, в интересах которого Ленин пытается использовать и рабочее, и крестьянское движение. Эти колебания стали одной из причин резкого перелома в политике Ленина в 1918 г. от поддержки стихийного движения масс к его подавлению.

Ульянов критикует волюнтаризм народников, которые воспринимают себя как субъект, воздействующий на народную среду. Но позднее и он будет рассуждать подобным образом, признает, что революционная теория возникает вне рабочего класса и вносится в него социал-демократией. Более того, как это ни покажется странным для радикального материалиста, Ульянов считает, что в России не хватает идейный предпосылок социалистической революции – рабочий класс еще не усвоил социал-демократических идей: «когда передовые представители» класса рабочих «усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эти идеи получат широкое распространение, и среди рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую борьбу в сознательную классовую борьбу, – тогда русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ». Эта идея «прямой дороги» легла в основу ленинской стратегии, которую он будет исповедовать и в 1917 г. В ней заметен сильный идеалистический элемент – для победы не хватает идейно-организационных, субъективных, а не социально-экономических предпосылок. Обеспечению этих задач и должны посвятить себя социал-демократы. Ведь обеспечение социально-экономических задач расширения капиталистических отношений лежит на классе буржуазии и идеологах капитализма – либералах. Концепция «прямой дороги» сближает Ленина с народниками, которое в свою очередь воспринимали многие идеи марксизма.

Как творческий мыслитель и русский революционер, Ленин подвергался влиянию народничества. Однако при всем этом влиянии он оставался в рамках марксизма, принимая лишь те народнические идеи, которые прямо не противоречили позиции Маркса. Критики Ленина пытаются найти в народничестве истоки его «отклонений» от марксизма, включая не только поиск союза с крестьянством и «мелкобуржуазными партиями», но и… политический централизм. Народничество тут, разумеется, не при чем – федерализм в нем преобладал над централизмом. А вот Маркс как раз не имел ничего против организационного централизма. Народничество тут – явно излишнее звено. Будучи марксистом, не нужно изучать Ткачева, чтобы стать сторонником централизма.

Некоторое сближение позиций большевиков и эсеров по отдельным вопросам не означает, что Ленин, а затем Сталин, коммунисты проводили неонароднический, «эсеровский» курс. И Ленин, и Сталин исходили из марксистского коммунистического идеала, оставались последовательными централистами. Они оставались марксистами. Но, реализуя этот идеал на практике в отдельно взятой стране, не прошедшей этапа индустриальной модернизации, они даже для того, чтобы удержаться у власти, сохранить возможность для проведения антикапиталистической политики, вынуждены были брать на вооружение некоторые народнические идеи, в частности – о своеобразии путей к социализму в разных странах, о союзе с крестьянством. Как мы видели, и Маркс был склонен к известной гибкости в этих вопросах. Но при этом коммунисты отрицали ядро «общинного социализма» – его конструктивную программу.

Однако, как мы видели, марксизм много взял у своих оппонентов, и в этом отношении элементы антиавторитарного социализма могли найти немало точек опоры в официальной марксистско-ленинской идеологии СССР. С этим связано «проступание» элементов народничества в советской культуре, в том числе и вопреки ленинизму. Но существуют и более глубокие причины этого явления. Марксизм (в том числе ленинизм) является социалистическим течением, наиболее адекватным индустриальному обществу, а значит – задачам модернизации, которые стояли перед страной. Народничество было течением социализма, наиболее адекватным традициям страны. Насколько в советском обществе осуществлялась модернизация – реализовывался марксистский проект; насколько народ при этом заставлял режим учитывать благотворные для социализма традиции страны – воспроизводились элементы народничества .

Михайловский внимательно следил и за развитием стран Запада, где капитализм быстрее развился, быстрее обнажил острый конфликт между пролетариатом и буржуазией, но к концу века стал обнаруживать способности к новой интеграции, позднее получившей наименование социального государства. Он положительно относится к этим тенденциям: «свободная мысль и сообразно ее указаниям и под ее контролем происходящее правительственное вмешательство в видах удовлетворения масс – вот, по указаниям европейского опыта, остов, который должен быть облечен «плотью и кровью политической формы»».

Сглаживание социального антагонизма вызывает удовлетворение Михайловского, но не испытывает он и бернштейновского оптимизма относительно перспектив Запада. Пролетариат, несмотря на противоречия классовых интересов, включился в культурную работу Запада. Однако обнаруживаются тревожные тенденции – распадение общества на люмпен-пролетарские атомы. Проявлением этого Михайловский считает и анархизм, трактуемый им, впрочем, превратно, на основании внешних террористических проявлений и потому почти отождествляемый с ницшеанством. Анархизм здесь является синонимом крайнего индивидуализма, и если понимать Михайловского так, то перед нами – картина атомизации личности, характерная для западных обществ второй половины ХХ века.

Как противостоять этой тенденции? К чему объективно вела стратегия народников? Они защищали многоукладное общество, которое развивается в сторону демократического социализма. В сложной социальной структуре России народники стремились к сохранению всего, что может содействовать социализации личности, ее защите перед лицом капиталистического молоха. Было ли это стремление утопичным?

В.А. Твардовская и Б.С. Итенберг уверены: «Воплощение заветных требований Михайловского действительно означало бы развитие по пути капитализма, то есть начертанного Марксом пути. Но это был путь капитализма «демократического», наименее болезненный и мучительный для масс путь к цивилизации, при котором муки нового строя смягчались и сокращались». Сила марксизма заключается еще и в том, что даже те авторы, которые в последние годы перешли к критике марксистского учения, продолжают мыслить в марксовой системе координат. Они отождествляют с капитализмом не только индустриальное общество, рыночные отношения, но и самою цивилизацию. Между тем, после возникновения социального государства капиталистические отношения являются не единственной доминантой социально-экономического развития даже на Западе. Путь, который предлагали народники, предусматривал борьбу за многоукладность, где капитализм будет развиваться в рамках, ограниченных государственными и гражданскими структурами, которые не являются капиталистическими по своему характеру, даже если вовлечены в рыночные отношения. И германские социал-демократы, и народники способствовали продвижению общества к социальному государству. Но ортодоксальные социал-демократы были поборниками индустриальной унификации, а народники стремились сохранить многообразие социальной системы, максимально демократизировать общественные структуры, чтобы облегчить дальнейшее движение социума за горизонт социального государства.

Михайловский не стал социал-либералом, он отрицал, что иерархическая государственная система может действовать на благо всего общества. Это вызывало возмущением марксистов. Михайловский утверждал: «В обществе, имеющем пирамидальное устройство, всевозможные улучшения, если они направлены не непосредственно ко благу трудящихся классов, а ко благу целого, ведут исключительно к усилению верхних слоев пирамиды ». Плеханов, «прицепившись» к неосторожному слову «исключительно», заявил о том, что ему удалось опровергнуть это правило. «Мы торжествовали победу и до сих пор со справедливой гордостью вспоминаем о ней». Жаль, что Михайловский не заметил этой победы. Впрочем, если заменить слово «исключительно» на «преимущественно», то задача опровержения становится гораздо сложнее, что и следует из дальнейших рассуждений Плеханова. Он воспринимает закон Михайловского как плохо, односторонне изложенное «учение о противоположности интересов буржуазии и пролетариата». Можно было бы поблагодарить Михайловского, который умудрился в краткой формуле изложить то, что у марксистов составляет целое учение. Но Плеханов не склонен видеть какие-либо теоретические достижения народничества 70-80-х гг. Все уже объяснил Маркс на примере западных рабочих: «Маркс писал когда-то, что немецкий рабочий класс страдает не только от развития капитализма, но и от недостатка его развития». Но народники писали не о Германии, а о России, где есть свои особенности, которые Плеханов теперь не желает учитывать. Еще в 1882 г. он написал Лаврову: я «не вижу в русской истории никаких существенных отличий от истории Запада».

Впрочем, формула Михайловского не имеет прямого отношения к спору о пролетариате и капитализме. Она сформулирована в более общем виде. Насколько она верна с учетом сделанной нами поправки? Вопрос не праздный. Плеханов вспоминает о демократии. Демократия нужна и буржуазии, и пролетариату. Это значит, что и Плеханов, подобно Каутскому, считает «демократией» либеральное государство. Но как раз здесь Михайловский прав – введение демократии для элиты, каковой является парламентская республика, усиливает позиции социальных верхов в большей степени, чем пролетариата, у которого нет средств на прессу, который не может заставить подчиняться себе даже социал-демократических парламентариев, не говоря об остальных представителях власти. Рабочий класс и другие «низы» получают выгоду от демократических преобразований лишь постольку, поскольку «демократическое» государство занимается улучшением именно их положения. Что касается реальной демократии, то есть народовластия, то она выгодна «низам» пирамиды, но не выгодна «верхам», в том числе буржуазии.

Все это не значит, что Михайловский выступает против либеральных свобод – он и за них боролся. В это время они были нужны не «всему обществу», а преимущественно средним слоям. Но теоретик народничества предостерегает от иллюзий по поводу борьбы за интересы «общества», устроенного пирамидально. Даже если государство будет называться «демократическим» «пролетарским» или «рабоче-крестьянским», его пирамидальная организация предопределяет преимущественную выгоду именно «верхов», осуществляющих социальные и «национальные» проекты, задуманные якобы в интересах всего общества.

В конце века именно Михайловский, несмотря на все атаки марксистов, стал лидером оппозиционного общественного движения, и не только социалистического. На этом основании его иногда называют лидером «либерального народничества». Этот термин очевидно некорректен – Михайловский является социалистом, а не либералом. Слово «либеральный» может употребляться также в значении «менее авторитарный» (например – «либеральные коммунисты» 80-х гг. ХХ в.), но поскольку большинство народников и так не разделяют авторитарных идей, то к ним этот термин не применим ни в каком значении. Михайловский – легальный народник. Слово «легальный» указывает не на его принципы (мы видели, что он сотрудничал и с подпольем), а на ситуацию, в которой развернулась его общественная деятельность.

В 80-90-е гг. легальность общественных течений была вынужденной – власть научилась оперативно подавлять подпольную активность, а революционного подъема в стране не наблюдалось. Но и легальные круги по мере изменения ситуации могли стать штабами революционных армий. Так и произойдет в 1905 г.

Легальные формы полемики накладывали на мысль авторов очевидные ограничения, и лишь по мере развертывания дискуссии становилось ясно, являются эволюционные взгляды делом принципа (как у Струве), или тактическим прикрытием (как в экономических работах Ленина). При этом между легальным народничеством и подпольными народническими революционными кружками существовали связи. Идейный лидер легальных народников Н.К. Михайловский пользовался популярностью среди народнической молодежи как теоретик, легальные народники приходили на полу-подпольные дискуссии, в которых участвовали радикалы как народнического, так и марксистского направлений.

Современный исследователь В. Блохин утверждает, что в конце 80-х – 90-е гг. произошел переход Михайловского «от социализма к демократии». В это время к Михайловскому и его взглядам стала проявлять симпатии либеральная земская общественность. Но это свидетельствует в большей степени об эволюции земской интеллигенции, чем о каком-то пересмотре взглядов Михайловского. Во всяком случае, не приводится текстуальных подтверждений отказа Михайловского от социалистической позиции. Вполне естественно, что в условиях царской России Михайловский не имел возможности писать о социалистической перспективе регулярно.

Можно согласиться с В. Блохиным в том, что Михайловский в этот период «по праву становится лидером российской демократии». Но при чем же здесь «переход от социализма»? Лидером освободительного демократического движения вполне может быть и социалист, а противопоставлять социализм Михайловского (и близких ему направлений народничества) и демократию вообще бессмысленно. Это – демократический социализм, который может выдвигать и собственно социалистические, и общедемократические требования. В обстановке конца 80-х – 90-х гг. Михайловский концентрировался на общедемократических задачах. Основные социалистические идеи были им уже изложены, а политическая ситуация требовала борьбы за гражданские свободы.

Марксистские и пост-марксистские авторы, воспитанные на ленинской доктрине смены этапов общественного движения, принимают без доказательств факт победы марксистов над народниками в полемике 90-х гг. «Михайловский не хотел признать, что ему на смену приходит иная доктрина, идеология, наконец – иные властители дум». И правильно делал. Они не «приходили на смену», а существовали наряду с народничеством. Схема, в соответствии с которой народничество в конце XIX века оказалось вытесненным марксизмом, осуществилась лишь в воображении марксистов. Влияние, которое оказал марксизм на народничество, несомненно, как и влияние народничества на российский марксизм, а через него – на мировую марксистскую мысль (впрочем, еще раньше народник Бакунин также оказал воздействие на формулировки Маркса и Энгельса).

Марксисты отвоевали себе «место под солнцем», но не более. С 90-х гг. марксизм и народничество сосуществуют в общественном движении России, то теряя друг друга из вида, то снова сталкиваясь в сложных коллизиях соперничества, союзов, борьбы на уничтожение. Так будет продолжаться до физического уничтожения носителей оппозиционных идейных течений в 30-е гг. А в начале ХХ века власти, тревожно следившие за ростом оппозиционных настроений, констатировали, что именно народники сохраняют преобладание над марксизмом и даже над либерализмом.

В 1902 г., опасаясь новой волны беспорядков в связи с запланированными общественностью празднованиями юбилея русской публицистики, Министр внутренних дел В. Плеве вступил в откровенные переговоры с Михайловским. Министр констатировал: «это общественное движение есть плод литературы». Обращаясь к Михайловскому как «генералу революционной армии», Плеве утверждал: «Ваш журнал – главный штаб революции, особенно теперь, когда вы сразили марксизм и остались одни».

Плеве потребовал от Михайловского на время покинуть столицу. На это Михайловский ответил вежливым отказом: «Обдумав Ваш благожелательный совет, долгом совести своей считаю довести до Вашего сведения, что не могу ему последовать… Только с совестью я советовался, принимая это решение, грозящее мне тяжкими последствиями». Над Михайловским сгустились тучи, но в 1904 г. он скончался. Впрочем, Плеве верно оценивал угрозу. Через несколько месяцев он был сражен эсерами, которые были идейными последователями Михайловского, хотя и придерживались более радикальной тактики борьбы с режимом.

Из книги 1905 год. Прелюдия катастрофы автора Щербаков Алексей Юрьевич

Путь от народников Истоки русского либерализма лежат там же, где и истоки русской революции - в народническом движении. Начали они с «теории малых дел».Можно, к примеру, вспомнить Дмитрия Ивановича Шаховского, которого называют «собирателем либерального движения». Он

Из книги История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции автора Нефедов Сергей Александрович

6.6. Становление российской интеллигенции и движение народников Демографически-структурная теория утверждает, что Сжатие вызывает обеднение элиты, обострение конкуренции за доходные должности, фрагментацию элиты и выступления отдельных элитных групп против

2. Деятельность «революционных демократов» и народников Во-втором разделе первой главы Истории КПСС схематически, вскользь представлена деятельность «революционных демократов» и народников. Авторы нового учебника не захотели глубже взглянуть на отечественные корни

Из книги Запечатленный труд (Том 1) автора Фигнер Вера Николаевна

1. Программа народников До конца 1876 года русская революционная партия разделялась на две большие ветви: пропагандистов и бунтарей. Первые преобладали на севере, вторые - на юге. В то время как одни придерживались в большей или меньшей степени взглядов журнала «Вперед»,

Из книги Полное собрание сочинений. Том 1. 1893–1894 автора Ленин Владимир Ильич

Глава III. Постановка экономических вопросов у народников и У Г. Струве Покончив с социологией, автор переходит к более «конкретным экономическим вопросам» (73). Он считает при этом «естественным и законным» начать с «общих положений и исторических справок», с «бесспорных,

Из книги Полное собрание сочинений. Том 3. Развитие капитализма в России автора Ленин Владимир Ильич

Глава I. Теоретические ошибки экономистов-народников{14} Рынок есть категория товарного хозяйства, которое в своем развитии превращается в капиталистическое хозяйство и только при этом последнем приобретает полное господство и всеобщую распространенность. Поэтому для

Из книги Полное собрание сочинений. Том 27. Август 1915 - июнь 1916 автора Ленин Владимир Ильич

Революционные марксисты на международной социалистической конференции 5–8 сентября 1915 г. Идейная борьба на конференции шла между сплоченной группой интернационалистов, революционных марксистов и колеблющимися почти-каутскианцами, составлявшими правый фланг

автора Ленин Владимир Ильич

Организованные марксисты о вмешательстве Международного бюро{38} Нам сообщают, что в Международное бюро поступил ответ организованных марксистов по поводу предложения Бюро о вмешательстве в дела с.-д. России. Ниже мы приводим существенные части этого ответа.* * *Получив

Из книги Полное собрание сочинений. Том 25. Март-июль 1914 автора Ленин Владимир Ильич

1. Союз ликвидаторов и народников против рабочих Говорят, история любит иронию, любит шутить шутки с людьми. Шел в комнату – попал в другую. В истории это бывает постоянно с людьми, группами, направлениями, которые не поняли, не сознали своей настоящей сущности, то есть

Из книги Полное собрание сочинений. Том 23. Март-сентябрь 1913 автора Ленин Владимир Ильич

Спорные вопросы. Открытая партия и марксисты «Правда» ММ 85, 95, 110, 122, 124 и 126; 12, 26 апреля, 15, 29, 31 мая и 2 июня 1913 г. Подпись: В. И.Печатается по тексту газеты «Правда», сверенному с текстом сборника «Марксизм и ликвидаторство», часть II, СПБ.,

Из книги Хрущевцы автора Ходжа Энвер

3. Не марксисты-ленинцы, а торговцы-перекупщики Микоян - перекупщик космополит и неизменный антиалбанец. Трудные переговоры в июне 1953 г. по экономическим вопросам - советские руководители торгуются относительно помощи Албании. «Советы» Хрущева год спустя: «На что вам

Из книги Иудин грех ХХ съезда автора СССР Внутренний Предиктор

7. Власть в СССР: масоны + «идейные» марксисты + бюрократия +

ВВЕДЕНИЕ

В главе о народничестве 1870-х годов упоминалось о рецепции народниками марксизма. Марксово описание жестокостей, сопровож­давших первоначальное накопление капитала и индустриальную ре­волюцию, ужаснуло народников и утвердило их в убеждении, что це­на, которую придется заплатить за капиталистический прогресс, слишком высока и все усилия должны быть направлены на то, чтобы Россия сумела избежать капитализма. В то же время народники пер­вой половины 1870-х гг. не видели никаких противоречий между марксистской теорией (на которую они неоднократно ссылались) и «субъективной социологией», то есть представлением об особом пути развития России в соответствии с «народными» началами. Маркса народники считали в основном экономистом, критиком капитализма и человеком, создавшим теорию прибавочной стоимости, которую народники восхваляли на все лады за раскрытие механизма политиче­ской эксплуатации. Даже Бакунинское крыло народничества, которое вслед за самим Бакуниным обвиняло Маркса в политическом оппор­тунизме, склонялось к принятию марксизма как экономической тео­рии. Один из наиболее характерных представителей этого крыла -Яков Стефанович - писал: «Марксизм как теория, а не как членство в западной социалистической партии и поддержка ее практической по­литики - не исключает народничества»".

Полемика Энгельса с Ткачевым" (1875) позволила обратить вни­мание на тот факт, что марксизм - это еще и теория общественного развития, которая постулирует, что обязательным условием социа­лизма является высокий уровень развития производительных сил, до­стигнутый при капитализме. Эволюция всякой экономической фор-

1 См.: Группа «Освобождение труда». М.; Л., 1926. № 4. С. 196. Более по­дробное освещение раннего этапа рецепции народничеством марксизма можно найти в работах: Реуэль А.Л. Русская экономическая мысль 60-70-х гг. XIX века и марксизм. М., 1956; Пустарнаков В.Ф. «Капитал» Маркса и философская мысль в России. М., 1974. Ср. также: Walicki A. The Controversy Over Capitalism. P. 132-139.

2 См. главу 12 этой книги.

Апджсй Валицкии. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

мации, писал Маркс в предисловии к первому немецкому изданию «Капитала», есть естественноисторический процесс, объективный и независимый от человеческой воли: общество «не может ни продви­гаться прыжками, ни упразднить последовательные фазы своего нор­мального развития». Законы общественного развития действуют с «железной необходимостью», и отсталые страны должны пройти те же самые этапы развития, которые развитые страны уже прошли: «Страна промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего» 1 .

Народникам трудно было принять это утверждение. Наиболее драматически это выражено Михайловским в статье «Карл Маркс пе­ред судом г. Ю. Жуковского» (1877). Для западноевропейского соци­алиста, писал Михайловский, теория общественного развития Маркса дает научное объяснение прошлого и аргументы о неизбежности со­циализма; поэтому принятие этой теории не заключает в себе нрав­ственной дилеммы, расхождения между идеалом и действительно­стью. Русский же социалист, который станет проверять правильность марксистской теории, окажется в другом положении: для него Марк-сово описание капиталистического развития представит образ бли­жайшего будущего России и Марксов исторический детерминизм за­ставит его примириться с трагическими сторонами капиталистическо­го прогресса со всеми его болезненными для масс последствиями. Как социалист русский человек должен будет принять необходимость ка­питалистического развития, а значит, принять и крах своего собствен­ного идеала. Оказавшись перед выбором - или участвовать в прогрес­се, проводимом «рыцарями накопления», или бороться за реализацию своих идеалов (зная, что «железная необходимость» заранее обрекает эту борьбу на неудачу), русский социалист, несомненно, отвергнет обе эти возможности и станет всего лишь пассивным наблюдателем, бесстрастным регистратором общественных процессов 2 .

Маркс сам откликнулся на эту точку зрения в ноябре 1877 года в письме к редактору «Отечественных записок» - журнала, в котором была опубликована упомянутая статья Михайловского. Маркс, прав­да, так и не отослал своего письма, но в нем он утверждает, что про­цесс накопления, описанный в «Капитале», относится только к Запад­ной Европе периода перехода от феодализма к капитализму и не мо­жет механически переноситься на другие страны мира; процессы, которые могут казаться явно схожими, но которые произошли в раз­личных исторических обстоятельствах, могут иметь совершенно раз­личные результаты. Всякий отдельный период экономического разви-

1 Маркс К. Капитал. Т. 1. М, 1978. С. 9.

2 Михайловский Н.К. Поли. собр. соч. 4-е изд. СПб., 1909. Т. 4. С. 167-173.

ГЛАВА 18. От народничества к марксизму

тия в истории нужно исследовать в зависимости от его собственных особенностей и сравнивать с другими периодами; невозможно дать исчерпывающее научное объяснение конкретного исторического раз­вития, «пользуясь универсальной отмычкой какой-нибудь общей ис­торико-философской теории, наивысшая добродетель которой состо­ит в ее надисторичности»".

Это письмо было опубликовано только в 1886 г. 2 К этому времени русские марксисты (особенно Плеханов) разработали свои собствен­ные теории, в которых тезис о неизбежности капиталистической ста­дии развития был выдвинут на передний план. Тот факт, что у самого Маркса были на этот счет сомнения, Плеханов обошел молчанием, и значение этого факта было преуменьшено. В 1890-е гг., когда инду­стриализация в России начала набирать обороты, Энгельс приписал сомнения Маркса тактическим соображениям: Марксу, полагал он, не хотелось охлаждать пыл русских революционеров, мужество которых поддерживалось верой в будущие социалистические возможности крестьянской общины.

Объяснение Энгельса противоречит трем вариантам письма, кото­рые Маркс написал Вере Засулич 8 марта 1881 г.; подробные черно­вики письма указывают на то, что Маркс допускал для России воз­можность миновать капиталистический этап и придавал этому дис­куссионному вопросу большое теоретическое значение 4 . В момент получения письма Засулич и Плеханов, ее идейный руководитель, не были еще народниками. Можно предположить, что их решение не публиковать письмо объяснялось ожиданием более обстоятельного развития взглядов Маркса по данному вопросу в виде специальной брошюры, обещанной автором «Капитала» деятелям «Народной во­ли». Почему, однако, не сделали этого позже, после смерти Маркса? К сожалению, трудно опровергнуть гипотезу сознательной утайки, сформулированную в эмиграции бывшим меньшевиком Е. Юрьев­ским. В своих «Мыслях о Плеханове» он правильно указал, что пись­мо Маркса к Засулич прямо противоречило всем идеям, разработан-

Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями. М., 1951. С. 223.

2 В 1884 г. Энгельс передал письмо Маркса группе «Освобождение труда». Группа Плеханова воздержалась от публикации письма, но два года спустя оно появилось на страницах народнического издания «Вестник "Народной воли"». Женева, 1888. № 5. Публицисты-народники (Михайловский, Воронцов и Кри-венко) истолковали письмо как доказательство того, что сам Маркс не разделял воззрений своих русских последователей, и сразу же воспользовались этим в своей полемике против русских марксистов.

3 Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями. М., 1951.С. 296.

1 См. выше.

ным Плехановым в период перехода от народничества к марксизму и представляемым в его работах как азбучная истина «научного социа­лизма» 1 . Подробный анализ взглядов Маркса на будущее слаборазви­тых стран, конечно, выходит за рамки этой книги. В контексте нашего исследования нужно только сказать, что Маркс высказывался по это­му вопросу очень кратко и что его соображения, сами по себе исклю­чительно глубокие, в целом остались неизвестны широкому кругу чи­тателей; с другой стороны, самые известные труды Маркса содержат формулировки, в соответствии с которыми капитализм - естественная стадия, через которую должна пройти каждая страна.

Марксистские взгляды начали распространяться среди русских ре­волюционеров по мере того, как эти последние все больше разочаро­вывались в использованных прежде методах борьбы и не могли уже игнорировать очевидный прогресс капитализма в области сельского хозяйства. Разрыв с народничеством не был ни легким, ни безболез­ненным, и прежде чем произошла радикальная поляризация позиций, было немало попыток примирить марксизм со старой мечтой о том, чтобы обойти капиталистическую стадию.

Борьба народничества и марксизма была в свое время одной из ярких и Необходимых страниц нашей общественной истории. Оба направления глубоко различались друг от друга по стольким существенным пунктам, что никакое примирение между ними не было возможно. Возникшая отсюда ожесточенная полемика была вполне естественна и не могла не привлечь общественного внимания, так как дело шло о смене одного широко распространенного мировоззрения другим.
Со времени этих споров прошло около двух десятилетий, но марксизм и народничество по-прежнему делят между собой нашу радикальную интеллигенцию и занимают на словах, если не на деле, ту же непримиримую позицию по отношению друг к другу. Но что было правильно и неизбежно прежде, то все более и более становится в наше время, не имеющим под собой почвы, пережитком прошлого.
На самом деле в наше время уже не существует ни марксизма, каков он был десять лет тому назад, ни, тем более, народничества. Пережитое Россией последнее десятилетие было слишком знаменательно, слишком полно событий огромного значения, чтобы какое бы то ни было широкое общественное течение могло не подвергнуться их влиянию. В частности, и марксизм и народничество испытали такие глубокие превращения, что под прежними партийными флагами оказалось совершенно новое идейное содержание.
Что касается народничества, то в семидесятых годах, когда оно достигло своего полного развития и апогея общественного влияния, оно было стройной и законченной доктриной, в основе которой лежала идеализация условий крестьянского натурального хозяйства. Конечно, народничество, в лице своих лучших представителей, было всего менее склонно идеализировать те конкретные условия, в которых велось хозяйство русского мужика. Огромной заслугой народничества было именно вытеснение всего мрака, нищеты, всяческого насилия и бесправия, среди которых приходилось жить русскому мужику. Но народники думали, что выход из всего этого указывается народным идеалом свободного и самостоятельного крестьянского хозяйства на своей земле. Капиталистическая система хозяйства рассматривалась народниками под углом зрения крестьянских интересов как опасный враг, борьба с которым вполне возможна, хотя и не легка. Не только в сфере сельского хозяйства, но и в промышленности крестьянин может отстоять свою хозяйственную самостоятельность и с успехом бороться с капиталистом, если только ему придет на помощь «общество»,- иначе говоря, социалистическая интеллигенция.
Напротив, марксисты девяностых годов относились с безусловным отрицанием к крестьянскому хозяйству во всех его сферах и усматривали в нем самый решительный тормоз экономическому прогрессу России. В сельском хозяйстве крупное капиталистическое производство должно вытеснить мелкое крестьянское, подобно тому, как это наблюдается в сфере промышленности. Классовая борьба пролетариата за свои интересы должна явиться движущей силой нашего общественного прогресса, которая сдвинет с места консервативную косность крестьянской массы.
Таковы были взаимоисключающие общественные позиции народничества и марксизма прежде. Что же осталось от них теперь?

Поскольку дело идет о крестьянском хозяйстве в сфере земледелия, народничество существенно не изменилось. И теперь, как и раньше, народничество защищает крестьянское земледелие и верит в его жизнеспособность. Но отношение народничества к капитализму вообще изменилось очень глубоко. Теперь уже никто из народников не верит в возможность для русской промышленности сложиться в систему артелей и, таким образом, избежать капиталистической фабрики. Тот самый В. П. Воронцов*, который в 1882 г. полагал, что «есть надежда повернуть весь процесс развития народного труда на народный путь, на путь артелей», признал в 1907 г., что «предсказание Маркса» осуществилось: Россия подчинилась «неумолимым законам» экономической эволюции и в ней водворяется форма хозяйственного быта, известная под именем капиталиста- ческой». Молодые народники не отрицают, что развитие фабрики является процессом прогрессивным и что натуральное крестьянское хозяйство неизбежно разлагается современным хозяйственным строем. Они настаивают лишь на том, что наряду с фабриками остается место и кустарному производству, что и в пределах капиталистической системы крестьянское хозяйство не отмирает и что в земледелии и промышленности экономическая эволюция имеет не только различный, но даже противоположный характер: в то время как в промышленности неудержимо растет крупное производство, фабрика, в земледелии крестьянское хозяйство сильнее крупного капиталистического и постепенно вытесняет последнее.
Что касается марксизма, то он испытал не менее глубокое превращение. Крестьянство представляет собой безусловно господствующий, по численности, класс русского населения. Поэтому, никакая партия, опирающаяся на народные массы, не может идти вразрез с крестьянскими интересами. Марксистам пришлось в этом убедиться при первом же соприкосновении с практической жизнью. Чтобы стать политически влиятельной партией, они должны были согласовать свою общественную программу с интересами крестьянства. В результате получилось, что аграрные программы марксистов стали все больше приближаться к аграрным программам народников, пока, наконец, между ними не исчезли какие бы то ни было принципиальные различия. И те, и другие почти с одинаковой энергией требовали перехода земли в руки крестьянства.
Марксисты прежнего времени, твердо стоявшие на почве классовой борьбы, относились равнодушно или даже враждебно к кооперации. Напротив, марксисты нашего времени нисколько не менее народников сочувствуют кооперации и принимают, в лице своих представителей, деятельное участие в кооперативном движении. Наши наиболее видные кооператоры выходят даже теперь, по преимуществу, из среды марксистов.
При таком положении дела старые споры и разногласия решительно утрачивают свой смысл. Жизнь, своей властной рукой, вынула из-под них почву.

Дореволюционный период
Либеральная концепция отрицала правительственную, им обеим противоборствовала народническая, а все эти три концепции оспаривала марксистская концепция народничества, которая начала складываться (как и либеральная) с 1883 г.
Своего рода фундамент для этой концепции заложили К. Маркс и Ф. Энгельс. Они специально не исследовали народничество, но, между прочим, в переписке и в трудах на смежные темы, оставили ряд принципиальных оценок его теории, тактики и практики. Критикуя социалистические иллюзии народников, утопизм их доктрины, Маркс и Энгельс приветствовали их революционную практику , особенно политическую борьбу Народной воли" против самодержавия. Основоположники марксизма прониклись к этой борьбе таким сочувствием, что, хотя они в принципе отвергали терроризм "как теорию" и "панацею", готовы были оправдать "красный террор" народовольцев как способ действия, "продиктованный им (...) действиями самих их противников", "по поводу которого так же мало следует морализировать - за или против, как по поводу землетрясения на Хиосе".
Целостную марксистскую концепцию народничества на фундаменте, который оставили Маркс и Энгельс, первым начал строить Г.В. Плеханов - в двух своих книгах: "Социализм и политическая борьба" (1883) и "Наши разногласия" (1885). Сам бывший народник, он не хуже народников понимал историческую прогрессивность их доктрины. Но как марксист он понял, хотя и несколько утрировал, ограниченность народничества. Вот главное, что он сделал как историк и критик народничества.
Первое . Плеханов вскрыл иллюзорность, утопизм народнических расчетов на крестьянскую общину как зародыш социализма, на социалистическую революцию силами крестьянства, на возможность для России миновать капитализм. Он первым доказал, что в России налицо прогрессирующий капитализм и что сила, порождаемая капитализмом, - пролетариат, - это и есть решающая сила грядущего преобразования России, "тот динамит, который взорвет самодержавие".
Второе . Плеханов видел социальную, т. е. мелкобуржуазную природу народничества, прямо называл его "мещанско-крестьянским социализмом", подчеркивал, что оно выражает собою "интересы нашей мелкой (конечно, не кулацкой) буржуазии", хотя и не проявил здесь должной последовательности. Так, он преувеличил внешнее сходство народничества и славянофильства (по его словам, народники - это "славянофилы от революции").
Третье . Плеханов первым попытался с марксистских позиций осветить весь ход революционно-народнического движения и при этом сделал много ценных наблюдений и выводов, хотя не избежал ошибок. Как бывший чернопеределец он явно недооценил "Народную волю", посчитав, что "она была совершенно лишена способности к жизни", и переоценил "Черный передел", заключив, будто "из него развилась социал-демократия".
Итак, Плеханов начал возводить капитальное "многоэтажное" здание марксистской концепции народничества. Фигурально выражаясь, он воздвиг лишь первый этаж. Достроил и отделал это "здание" В.И. Ленин. Именно он явился создателем законченной марксистской (точнее сказать, даже ленинской) концепции народничества. Кроме множества высказываний, ему принадлежит ряд специальных трудов о народничестве: "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?", "Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве", "Мелкобуржуазный и пролетарский социализм" и др. Ленин дал классическое определение народничества как "идеологии крестьянской демократии" и показал, что эта идеология господствовала в русском освободительном движении на разночинском этапе, т. е. с начала 60-х до середины 90-х годов. Он же по-марксистски выявил отличительные признаки народничества, его объективно-демократическое содержание и субъективно-социалистическое облачение, рассмотрел его эволюцию, соотношение между двумя тенденциями в народничестве - демократической и либеральной, между "старым" (революционным) и новым (либеральным) народничеством.
Сущность народничества (и "старого" и "нового") Ленин усматривал в протесте одновременно "против крепостничества и буржуазности в России с точки зрения крестьянина, мелкого производителя". Этот вывод Ленина остается научно неоспоримым. Но среди ленинских оценок народничества есть не столько научные, сколько политические, обусловленные конъюнктурой революционной борьбы или партийными пристрастиями. Если о народниках 70-х годов Ленин отзывался как о "блестящей плеяде революционеров" с "беззаветной решимостью и энергией" и "величайшим самопожертвованием" , то народников 80-90-х годов называл "отвратительнейшими реакционерами народничества", клеймил их "политическое лакейство" и "лакейское бесстыдство", а их позицию по отношению к царизму определял хлесткими словами Щедрина: "применительно к подлости".

Советская историография
Итак, взяв труды Ленина за методологическое руководство и ориентируясь по ним, как по компасу, с 1917 г. начала развиваться советская историография народничества. В ней следует различать три этапа: с 1917 г. до середины 30-х годов; со второй половины 30-х до середины 50-х; со второй половины 50-х по начало 90-х годов, т. е. до распада СССР.
На первом этапе революционное народничество исследовалось интенсивно и плодотворно - по ряду причин. Во-первых, после победы Октября рос интерес к революционному прошлому, к национальным традициям освободительной борьбы. Во-вторых, подогревали этот интерес печатные и устные выступления живых свидетелей, иные из которых (Вера Фигнер, Николай Морозов, Михаил Фроленко) заслуженно пользовались славой чуть ли не сказочных героев . Вот характерный штрих. На торжественном вечере в Москве 5 февраля 1928 г. по случаю 50-летия процесса "193-х", где выступали Н.А. Морозов, А.В. Якимова, М.П. Сажин, "клуб [Общества политкаторжан ] был переполнен рабочей и учащейся молодежью, воспоминания участников процесса затянулись по настоянию аудитории до глубокой ночи, причем молодежь требовала, чтобы сняли с программы вечера концерт и дали послушать "стариков" . В-третьих, был открыт доступ к государственным архивам, сохранившим для историков почти все документы старого режима. Не зря директор Национального архива Франции Ш. Ланглуа, досадуя на то, что Французская революция XVIII в. уничтожила архивы духовного ведомства как "достояние реакционных сил", сказал советскому академику Е.В. Тарле: "Ваша революция была умнее нашей.
Еще одна причина - освоение советскими историками марксистско-ленинской методологии.
Советские ученые, дискутируя между собой, успели к середине 30-х годов создать много интересных монографических исследований. Видное место отводилось народничеству в общих курсах российской истории - М.Н. Покровского, Н.А. Рожкова, С.А. Пионтковского. При этом резко обособились две крайности. Если И.А. Теодорович с большевистской горячностью идеализировал народников и стремился доказать, что народовольчество предвосхитило ("в зародыше") большевизм, то M.Н. Покровский так же горячо доказывал: "большевизм своими положительными чертами ничем не обязан народничеству". Впрочем, Покровский противоречил себе, модернистски определяя бунтарей и пропагандистов первой половины 70-х годов как "большевистское" и "меньшевистское" крылья. Само понятие "народничество" толковалось иногда то очень узко, то слишком широко: Ю.М. Стеклов отождествлял его с землевольчеством, а Н.А. Рожков распространял на художников-передвижников и композиторов "Могучей кучки".
Однако коллективными усилиями ленинская концепция народничества очищалась от вульгаризации и модернизации. Полезной в этом отношении была всесоюзная дискуссия о "Народной воле" . К середине 30-х годов в нашей литературе уже преобладал восходящий к Ленину, но хорошо аргументированный взгляд на народничество как на идеологию крестьянской демократии, господствовавшую в русском освободительном движении с начала до конца его разночинского этапа. Движение 60-70-х годов рассматривалось в неразрывном единстве как революционно-народническое (в противовес либеральному народничеству 80-90-х годов). К тому времени был накоплен колоссальный фактический материал, активно разрабатывались все проблемы народнического движения. На очередь встала задача создания обобщающих монографий. Но вдруг - вся работа по изучению народничества пресеклась.

Начиная с этого момента, Троцкий выступает с троицкистских... т.е. Троицкий выступает с троцкистских позиций, приписывая "сталинской камарилье" сатанинскую злокозненность и твердя стандартные мантры о "культе личности" и "ужасах репрессий". Поскольку использование этих оборотов речи давно уже стало признаком предвзятости, и/или передержек, и/или недобросовестности, считаю необходимым опустить авторские пассажи до более глубокого исследования вопроса.
Так, претензия к "Краткому курсу истории ВКП(б)" (к которому, кстати, у самого товарища Сталина были некоторые замечания!): "изображал все - и революционное и либеральное - народничество однотонно и негативно ", - легко снимается самим названием! Предусматривалось, что сей труд послужит делу повышения политической грамотности трудящихся, у которых имелись и другие, производственные задачи. Дотошно же расписывая все тонкости и нюансы, авторы выпустили бы многотомную энциклопедию, на предназначенную роль мало, а то и вовсе не пригодную! Ergo, никакой предумышленной демоничности в краткости "Краткого курса" не наблюдается.
Таким образом, просто констатируем: со второй половины 30-х до середины 50-х революционное движение с середины 60-х по начало 80-х годов оставалось как исследовательская проблема на положении залежи. Вся работа по исследованию разночинского этапа сосредоточилась на первой половине 60-х годов, а точнее - на взглядах (главным образом) и деятельности А.И. Герцена, Н.Г. Чернышевского и узкого круга их соратников.

Как "первая ласточка" новой поры в мае 1956 г. появилась и взбудоражила историков статья П.С. Ткаченко "О некоторых вопросах истории народничества" с призывом восстановить разработку народнической проблематики, пойти вперед от того рубежа, который был достигнут в 1935 г. За статьей Ткаченко последовали другие, аналогичные по смыслу, статьи, а в 1957 г. вышла и первая после 20-летнего перерыва монография на революционно-народническую тему - "Русская секция I Интернационала" Б.П. Козьмина. В январе 1961 г. при Институте истории была создана проблемная Группа по изучению общественного движения в пореформенной России, которая объединила и координировала усилия народниковедов фактически всей страны. За короткое время с конца 50-х по начало 70-х годов были монографически разработаны почти все основные аспекты революционно-народнической проблематики. Даже закоснелые хулители народничества были вынуждены признавать, что революционные народники - это борцы против царизма и предшественники социал-демократии в России. Но такие признания обычно сопровождались оговорками - двоякого рода.
Одни критики народничества старались оторвать от революционно-народнической почвы Герцена, Чернышевского и заодно весь круг их соратников, революционеров 60-х годов, ограничивали само понятие "революционное народничество" рамками 70-х годов, дабы порицать слабости и ошибки народников без риска скомпрометировать вместе с ними великого Герцена и великого Чернышевского, оскорбить память "великих". Эти ученые договаривались до того, что Чернышевский-де "еще в 60-е годы (??? ) (...) подверг критике (...) народовольческие иллюзии о всесилии (??? ) террора". Поскольку известно, что Ленин называл Чернышевского одним из "родоначальников народничества", такие критики народников, не желая полемизировать с Лениным, попадали в неловкое положение.
Другие критики народничества признают, что революционно-народническая идеология господствовала в русском освободительном движении не только в 70-е, но и в 60-е годы, начиная с Герцена и Чернышевского. Они отмечают и прогрессивность идейных исканий, и последовательный демократизм, и боевитость программ, и невиданный прежде размах борьбы, и героизм революционных народников , т. е. как будто все признают и отмечают, но упор делают не на силе, а на слабости героев народничества, не на том, что они дали, по сравнению с предшественниками, а на том, чего они не дали, сравнительно с преемниками. Самый выразительный пример такой исследовательской позиции - книга С.С. Волка "Народная воля".
На первый взгляд, эта книга написана "во здравие" "Народной воли". В ней много слов о героизме народовольцев, много примеров их героизма. Но акцентирована она не столько на сильных сторонах народовольчества, сколько на его слабостях, причем автор муссирует эти слабости и винит народовольцев, вопреки принципу историзма, даже в том, что на деле было не виною их, а бедой (отрыв от масс, недооценка исторической роли пролетариата, тактика террора и пр.) В целом позиция Волка воспринимается как фамильярно-снисходительное похлопывание героев "Народной воли" по плечу: дескать, хорошие вы ребята, лихие, но... тупоумные, не додумались, что надо было оставить террор и заняться "организацией классовой борьбы пролетариата". Это выходит уже не "во здравие", а "за упокой" "Народной воли" как исторического явления.
Двойственность, промежуточность позиции С.С. Волка яснее всего проявилась в том, как он обошел принципиальный вопрос об историческом месте "Народной воли". Отметив, что одни исследователи считают ее вершиной народничества, а другие не соглашаются с этим, Волк заключил: "более правильно говорить, что народническое движение развивалось сложным, зигзагообразным путем", и на этом поставил точку, хотя такое заключение ничего не говорит о месте "Народной воли", ибо зигзаги бывают разные - и вверх, и вниз. Получилось, что сам Волк сделал зигзаг в сторону от решения вопроса, не желая самоопределяться по отношению к "Народной воле" - ни по старому, ни по новому.
Тем не менее, выходила и литература с непредвзятыми, научно сбалансированными оценками революционного народничества.
После распада СССР наши историки уже не проявляют былого интереса к народничеству, как и вообще к революционному движению. Приятных исключений - что называется, раз-два и обчелся. Зато в посткоммунистической публицистике (даже на страницах солидных изданий) народники стали обиходной мишенью для нападок, похожих на те, которым они подвергались со стороны их карателей, царских палачей. Впрочем, сегодняшние критики народничества идут еще дальше прежних. Показателен вывод бывшего историка КПСС Л.Н. Краснопевцева "о фактическом прочном союзе и постоянной взаимной (??? ) поддержке отстаивавших в сущности единый путь развития России былого дворянского самодержавия Романовых и крепнувшего в этом союзе красного самодержавия Нечаева - Желябова - Ленина. Разницу между этими самодержавиями Краснопевцев усматривает лишь в том, что "царское самодержавие стояло на почве жизни, имело в ней опору", а "рвущееся к власти самодержавие революционеров было совершенно нежизнеспособным". Дальше этого вывода идти некуда, ибо дальше, как любил говорить Г. В. Плеханов, "уже начинается комическое царство вполне очевидного абсурда".